Я понял вдруг, как ты мне нужен (слэш)

[- Katerina -]

Название: Я понял вдруг, как ты мне нужен

Автор: ZAR

Пейринг: СС\ГП

Рейтинг: ммм… PG-13, наверное

Жанр: не знаю, но ООС там точно есть

Саммари: что имеем, не храним, потерявши – плачем

Отказ: да не надо мне ничего, честно

Предупреждение: «смерть персонажа», POV Снейпа





Ярко освещенный коридор, белые двери, светлая краска стен. Но на земле нет более мрачного и жуткого места. Вместо воздуха легкие наполняются горем, которое щедро брызжет из щелей под дверями больничных палат. Здесь жертвы войны и те, кто связан с ними душой, встречаются, чтобы сразу же расстаться вновь. Теперь уже навсегда.



Война. Она всегда такая. На важно, животные, люди или маги участвуют в ней. Они всегда думают, что сами ведут ее, не замечая, что идут на поводу. У Войны. Что это она безраздельно правит в жадных, корыстных умах и пылких сердцах своих вассалов. Плетет паутину жизни и смерти. Ведет игру, в которой только она и будет победительницей. Остальные неизбежно потеряют что-то: жизнь, здоровье, душу…



Я помню это так отчетливо, словно запах лекарств и нашатыря все еще беспокоит мое обоняние. Словно холодный осенний ветер в безлюдных коридорах больницы все еще поет мне о безысходности.

Я помню эти голоса: вопросы без надежды, плач без утешения. Где-то вдалеке, а, может быть, и за соседней дверью, - непрекращающийся стон, однообразный, на одной ноте. Нигде в природе, ни в небе, ни под землей, не услышишь такого: это торжествует горе, поработившее душу, которой судьбой была уготована самая страшная из потерь.



Я помню, как шуршал пол под моими ногами, когда я вошел в небольшой коридор возле твоей палаты. Наверное, кто-то намеренно погасил там все свечи кроме одной. Дрожащие отсветы ползали по телам, словно могильные черви, превращая людей в подобия инферналов и демонов, обитающих по ту сторону Завесы.

Они были здесь. Те, кого ты так бескорыстно поселил в своем сердце, а я так искренне презирал и ненавидел. Но ведь и ты стал частью их самих. А я так и не поверил в свою возможность быть любимым, как бы часто ты не уверял меня в обратном.



На стульях у стены, словно темный силуэт на белой простыне в театре теней, - чета Уизли. Он и она срослись в неделимое, разбитое болью существо, прячущее изорванную в клочья душу и залитое слезами лицо в сплетении двух пар рук. Всхлипывающее: «Наш бедный мальчик… бедный мальчик…». Неужели от этого им легче?



Рядом я заметил сначала только ноги и несколько мгновений оцепенело недоумевал, где же остальное. И лишь затем понял, что это он – твой друг Рон. Склонил голову меж раздвинутых коленей, бледные пальцы переплетены на рыжем затылке. И медленные движения вперед и назад под монотонный скрип стула. Словно жуткая пантомима, должная изображать китайского болванчика.



Я взглянул на них лишь мельком, почти не замечая. В тот момент для меня не существовало ничего, кроме гладкой белой двери. За ней я должен был встретиться с тобой после долгой разлуки, после горькой победы, после страшной утраты, которую я все еще никак не мог осознать.

Я был там, возле тебя. Это я помню точно. Но касался ли? Смотрел ли вообще? Когда они пришли, чтобы унести тебя из палаты, я возмущенно утверждал, что мне разрешили побыть с тобой несколько минут. Помню золотистые глаза оборотня, затянутые паутиной рваных сосудов, и тихое: «Северус, ты здесь уже два часа…».



Твои новые черты проступили в моем сознании позже, по дороге домой. Я остановился на пороге, всмотрелся в усыпанное звездами небо и увидел твой образ, напоминающий узоры инея на морозном стекле.

Я видел твои высокие скулы, незнакомо и остро выступающие кости на подбородке и кончике носа. Помнишь, я еще ругал тебя за постоянную поросль на щеках, а ведь прекрасно знал, что ты просто еще очень молод? Ты не хотел злить меня, и очень скоро нежный пушок на твоем лице превратился в жесткую щетину. А я ведь так и не был доволен. Сейчас на твоих скулах не было даже черных точек, от которых ты никогда не мог избавиться сам. Неужели кто-то брил тебя незадолго до… а может быть, сразу после?..



Ни черных точек, ни подростковых прыщиков, из-за которых тебе тоже нередко доставалось от меня. Эти твои вечно грязные пальцы у лица, у губ! Помнишь, в ответ на замечания ты только беспечно усмехался и звал меня в койку? Твердил, что лучшее средство от прыщей – это секс.

Наверное, я должен был быть доволен, что увидел тебя таким: с идеальной кожей и аристократично-безмятежным выражением лица, которое когда-то так восхищало меня в Малфое? Вот только Люциус давно уже стал для меня одной из бледных теней прошлой жизни, призраком, неоплаканным и надежно забытым воспоминанием. В то время как ты…



Твое лицо – узор на замерзшем окне. Вот здесь кто-то несколько раз провел пальцем – ночное небо проглядывает сквозь намерзший снег. Это твои черные волосы и густые щеточки слипшихся ресниц. Меня всегда раздражал твой вид «смотрите, я только что из постели». Я бесился до невозможности, когда ты пытался взять меня за руку где-нибудь в людном месте. Ха. Как будто, если мы просто идем рядом, никому не придет в голову связывать мое мрачное благородство с лохматым недоразумением, вроде тебя. А ты продолжал упорно цеплять мои ледяные пальцы своими, горячими и влажными. От этих прикосновений, как ни странно, куда более интимных, чем наши еженощные кульбиты в постели, меня каждый раз пробивала дрожь. Когда-то я еще пытался оправдать это отвращением… Впрочем, что тут странного? Ведь в постели я был главным, а значит, там правили моя сдержанность и показная холодность. Но в другое время главным был ты и вел себя так, будто тебе известна какая-то истина, которую и мне рано или поздно придется признать неоспоримой. Что ж, наверное, время пришло.



Стоя посреди гостиной, я не понимал, что стало с тем абстрактом без смысла и цели, который заменял мне жизнь с того момента, как ты не стал спорить с моим «Нужен ты мне?! Убирайся на свою войну!» Даже это существование, затхлое и загустевшее, как вода в старом колодце, было разрушено, оставило меня, как и ты. А ведь мы с ним долгие годы, казалось, не могли друг без друга. До тех самых пор, как я не позволил одному нахальному юнцу утянуть меня в другой, его собственный мир.



Но, знаешь, ты был со мной до сегодняшнего дня. Как? Очень просто. Тобой был зеленый носок с узором из метел, позабытый в самом углу нижнего ящика комода, который раньше вечно не закрывался из-за твоего барахла. Я помню, как, выходя из ванной, больно ударился об него ногой. И так разозлился, что заставил тебя спать на диване. Открою тебе тайну, я не спал полночи, все ждал, когда ты придешь, как приходил много раз до этого. Но ты остался ночевать в гостиной. Это было незадолго до твоего ухода.



А еще о тебе постоянно напоминал кусочек отвратительно пахнущего фруктового мыла в ванной. Помнишь, когда оно было еще здоровенным ярко-оранжевым бруском, который ты, сияя от восторга, приволок из магазина рыжих дегенератов, я много раз грозился выкинуть эту отраву. Странно, когда ты бросил меня… Да-да, теперь я могу признаться себе в этом, хотя раньше был твердо убежден в обратном. Когда ты меня бросил, ничто не мешало мне избавиться, наконец, от обмылка. Однако он до сих пор лежит на самом видном месте, на той полке, которую ты постоянно сшибал ногой, когда мы вместе принимали душ.



Ты - это еще тысяча мелочей, которые всего лишь несколько дней назад бросались мне в глаза постоянно, вызывая глухое раздражение и жгучий привкус горечи во рту. А в тот день я не мог увидеть их нигде. Словно весь этот мусор вдруг стал намеренно скрываться от меня, становился незаметнее, исчезал вслед за тобой. Эти никому не нужные вещи скорбели о тебе. Наш дом скорбел о тебе, вмиг лишившись тех остатков уюта, которые хранил, словно надеясь, что ты вернешься и снова осветишь его. Как живой огонь – старый резной светильник в виде летучей мыши. Знаешь, в детстве у меня был такой…



Помню, я еще подумал тогда, весь наш мир скорбит о тебе. А вот я…

Внезапно сумасшедшее желание увидеть тебя вспухло в груди, перекрывая доступ воздуха в легкие. А сердце, забившись вдруг в бешеном рваном ритме, заставило меня дрожать с головы до ног. В тот момент, казалось, что резкую боль в грудной клетке сможет облегчить хотя бы тот самый грязный носок. При условии, что будет крепко прижат к моей груди…

Но ты же знаешь меня, я отбросил глупые мысли прочь, чуть ли не посмеиваясь над собой. И как я только смог?..



Единственной возможностью отвлечься была моя лаборатория. Цитадель разума и спокойствия в этом безумном, безумном, безумном, безумном мире. «Моя единственная возлюбленная и твоя суровая свекровь». Это твои слова. Помнишь, как ты ревновал меня к «протухшим склянкам и всякой прочей дряни»? Даже больше, чем к книгам, от которых ты при большом желании мог меня оттащить. В лабораторию, мою святую святых, тебе почти не разрешалось заходить.



Знаешь, открыв тяжелую дверь, я в первую секунду решил, что сошел с ума. Не было того радостного трепета предвкушения кропотливой и восхитительно полезной работы. Помнишь, как я пытался объяснить тебе, в чем прелесть алхимии? Ты так и не понял. А я после всех твоих глупых и беспочвенных доводов как будто полюбил все эти склянки и котлы еще больше, осознал собственную исключительность еще сильнее, чем это бывало в школе. В тот вечер я занимался исследованиями дольше, чем обычно. Ты даже рискнул принести мне чай и бутерброды. За что был хорошенько обруган и, кажется, даже обиделся. В ту ночь мы не занимались любовью.



И вот тогда, в день нашей последней встречи, я внезапно увидел лабораторию так, как долгое время видел только ты. Этот каменный мешок, голые склизкие стены, отвратительные запахи, давно смешавшиеся в привычную субстанцию, которая так часто заменяла мне воздух.

Бог мой! Я застыл в дверях, охваченный одновременно чувством гадливости, горя и раскаяния, словно на пороге гробницы, в которой похоронен кто-то, погибший по моей вине. Черт возьми! Я сам! Сам был похоронен там. В этих пыльных тетрадях погребена моя жизнь.

Сколько времени я провел здесь?! Часы, дни? Годы! Сколько убито бесценных неповторимых мгновений, сколько утрачено возможностей. Сколько раз, склоняясь над зловонным котлом, я думал, как мне это осточертело, но не решался остановиться, боясь потерять единственный, как мне казалось, смысл жизни. Почему только сейчас стало понятно, что в этой темнице я все эти годы холил и лелеял свое одиночество. Также как в компании трусов и убийц я не нашел ничего, кроме заблуждений и ошибок. Почему только сейчас я понимаю, что только ты и то, что ты пафосно называл «отношениями», и было моей жизнью?!



Горло будто начинили осколками, и я судорожно сглатывал раз за разом, пытаясь избавиться от режущей боли в легких и еще, почему-то в глазах. Я видел собственное отражение, которое множилось и дробилось на поверхности многочисленных пузырьков и колб. Оно смеялось над моей болью, радовалось тому, что тебя больше нет, что ты никогда больше не ворвешься, сияющий как луч солнца, в этот отвратительный склеп. Все здесь радовалось твоей смерти…



Я помню только, как с ревом рванулся вперед, до боли впиваясь ногтями в мякоть ладони. Как шипела драконья кровь, разъедая подошвы ботинок, и смешиваясь с порошком из корня мандрагоры и желчью броненосца, взрывалась маленькими фонтанами огня. Звон, зловоние, грохот становились все сильнее, но я продолжал бесноваться до тех пор, пока не понял, еще секунда – и на воздух взлетит не только наш дом, но и добрая половина квартала.



Я поднялся наверх и рухнул на ковер возле дивана в гостиной. Грязный, обожженный взрывами и ядами, пузырьки с которыми я в бешенстве давил голыми руками, я совершенно не чувствовал физической боли. Все ощущения затопило понимание той самой истины, которая уже давно пряталась в твоих лукавых улыбках, между пузырьками лимонной пены для ванн на твоей обнаженной коже, в любимых бутербродах с тунцом, которые появлялись в лаборатории в три часа ночи. Эта простая истина, альфа и бета земной жизни, - всего лишь слова: «Ты нужен мне». Ты нужен мне сейчас, также как нужен был еще до нашего с тобой рождения, до сотворения мира.

Ты нужен мне любым: глупым, бесшабашным, прыщавым, небритым, голодным, сексуально озабоченным.

Ты нужен мне даже раненым и больным. Более того, я был бы счастлив посвятить тебе жизнь.

Ты нужен мне богатым, нужен нищим, в штанах, отвисающих до колен и одетый по моде, с одним, двумя, десятью шрамами по всему телу, в грязных носках и с обкусанными ногтями.

Ты нужен мне сильный и сломленный, потерянный и ищущий, счастливый и с искалеченной душой.



Я долго сидел на полу, не замечая приглушенных взрывов в подвале. Представлял, как вдруг откроется дверь, и ты вбежишь в гостиную, раскрасневшийся, в грязных растянутых джинсах и своем отвратительном красно-желтом свитере. В грязных кроссовках – прямо по ковру. Ты услышишь грохот в лаборатории, но смотреть будешь только на меня, искалеченного и убогого. Как будешь спрашивать: «Что такое? Что?».

А я встану на четвереньки и поползу прямо к тебе, пока не ткнусь головой в твои коленки, макушкой не почувствую, какие они острые и костлявые, какие совершенные. Потом встану на колени и прижмусь лицом к твоему животу. Я не скажу ни слова, и мы оба почувствуем, как от моего молчания грубая шерсть свитера промокает насквозь.



А еще через несколько минут наши соседи, разбуженные ужасным грохотом, повыскакивают из кроватей и успеют увидеть, как ослепительный огненный фонтан расколет пополам наш домик и прежде чем растаять в воздухе, покроет все вокруг кровавыми отсветами.



* * *



Ночь еще даже не собиралась уступать свои права морозному ноябрьскому утру, и на улицах одного из респектабельных пригородов Лондона не было ни людей, ни машин. Но даже абсолютная тишина не позволила бы случайному прохожему подслушать негромкий разговор, который вели жильцы небольшого двухэтажного дома.

В спальне на втором этаже не горел свет. Но в рассеянных отблесках уличного фонаря можно было различить на кровати силуэты двух мужчин. Один из них почти выпутался из плотного кокона одеял и сидел, сгорбившись, закрывая лицо ладонями. Его плечи мелко вздрагивали.

Другой, судя по голосу, ему было никак не больше двадцати, стоял рядом на коленях и легонько тормошил друга за плечо, нервно повторяя: «Северус, ну что с тобой? Что случилось?» А когда первый вдруг откинул голову назад, разметав по плечам довольно длинные волосы, и радостно расхохотался, парень и вовсе отшатнулся прочь, явно не зная, что делать с начинающейся истерикой.

Но отползти далеко ему не дали. Длинноволосый неожиданно обхватил любовника за плечи и повалил на кровать, навалившись сверху. Он выглядел ужасно неестественно, заливаясь звонким смехом и покрывая пылкими поцелуями лицо своего мужчины. Казалось, все его тело, поджарое, сильное, худощавое, было приспособлено скорее для борьбы, чем для нежности. И судя по всему, молодому столь откровенное проявление чувств тоже казалось странным. «Да что с тобой такое?» - просипел он в короткий промежуток между поцелуями. «Я так счастлив! Ты здесь, со мной! Со! Мной! Сон… просто дурацкий сон!» - раздалось в ответ.

В конце концов, старший мужчина отстранился, хотя по-прежнему восхищенно смотрел на любовника, гладил того по лицу и груди.



- Мне приснился ужасный сон, - признался он со счастливой улыбкой, которую не мог скрыть даже густой полумрак спальни.



- Дай угадаю, - парень закинул руки за голову и блаженно потянулся, - ограбили твою лабораторию? Точно?



Его собеседник ответил не сразу:



- Нет. – После секундной заминки произнес он. И добавил. – Я люблю тебя.



- Что? – тот, кому было адресовано признание, перестал блаженно выгибаться под ласкающими руками и посмотрел на любовника едва ли не с ужасом.



- Я сказал, - терпеливо повторил тот, склоняясь к лицу любимого, - что люблю тебя.

Он вдруг снова выпрямился и, звонко хохотнув, стал выкрикивать:



- Я тебя люблю! Люблю! Мерлин, как приятно!



- Ты что, совсем рехнулся? – Все-таки трудно одновременно упрекать и расплываться в счастливейшей улыбке «от уха до уха». – Всех в округе перебудить захотел? И вообще, давай-ка лучше спать. Вставать уже скоро. Может, к утру у тебя это пройдет.



Длинноволосый недоверчиво фыркнул, но промолчал и улегся рядом в возлюбленным, опираясь на согнутую руку.



- Ты спи, - нежно произнес он, - а я хочу на тебя посмотреть.



Парень хмыкнул и поудобнее прижался к теплому телу рядом.



- Ну, как знаешь. – Прошептал он и где-то минуту делал вид, что засыпает. Но затем не выдержал и, приоткрыв один глаз, признался. – Я тоже люблю тебя, Сев.



Несколько минут тот, кого звали Сев, действительно восхищенно разглядывал черты любимого лица, едва различимые в темноте. Но затем все же решил, что нежность и тепло молодого тела куда надежнее подтверждают его присутствие рядом, и вскоре уже крепко спал, прижавшись к молодому человеку.



Однако его любовник, как оказалось, и не думал спать. Убедившись, что мужчина не заметит его действий, парень осторожно сунул руку под подушку любимого и вытащил оттуда длинную тонкую деревянную палочку.

Где-то внутри знакомо трепыхнулась совесть. Да, это нечестно, но ведь он никогда не узнает. И потом, как известно, то, что хорошо заканчивается, не может быть дурным по определению. Он всего лишь придумал сценарий, но не навязывал возлюбленному ни мыслей, ни чувств. Да что уж там! Что сделано, то сделано!

Молодой человек аккуратно потянулся и положил палочку на столик около кровати.



Как все-таки здорово, что существует магия, от которой при всем желании не скрыться ни в небе, ни под землей, ни даже в собственных снах.



конец